Реферат по учебной дисциплине "Лингвистика"
на тему: "Жизнь и развитие языка" ("The life and growth of language")
План
1. Вступление: проблемы науки о языке
2. Как каждый человек обретает язык. Жизнь языка
3. Консервативные и альтернативные силы в языке
4. Развитие языка. Изменения во внешней форме слов
1. Вступление: проблемы науки о языке
Язык может быть кратко и исчерпывающе определен как средство выражения человеческой мысли. В более широком смысле все, что формулирует мысль и делает ее понятной, называется языком. Мы говорим, что люди средних веков, например, общаются с нами на языке великой архитектуры, которая свидетельствует об их гениальности, благочестии, доблести. Но для научных целей термин нуждается в ограничении. Язык – это скорее инструмент, посредством которого люди представляют свои мысли, делают их понятными другим; это инструмент коммуникации.
Есть много способов выразить себя: жест и мимика, нарисованные или написанные символы, произнесенные звуки. Первое и второе адресовано глазу, третье – уху. Первое применимо главным образом немыми, хотя и их обучают люди, способные говорить; второе – средства, вначале свободные и независимые, в своем историческом развитии подчинившиеся речи и благодаря этому подчинению ставшие более совершенными; третье наиболее важно, настолько, что в обычном употреблении «язык» означает произнесение и произнесение только. Итак, язык является сутью произносимых и слышимых знаков, а жест и письмо – его подчиненными и помощниками.
Нет человеческого общества, которое лишено таких произносимых и слышимых средств выражения. И высшие, и низшие расы способны к обмену мыслями. Язык, таким образом, принадлежит человеку как его дар, его собственность, его история, являясь его неотъемлемым владением. Более того, человек – единственный владелец языка. Некоторые животные также обладают некоторыми простыми способами коммуникации. Собачий лай и вой различаются каждый своим стилем и тоном; домашняя птица может передать звуками удовольствие, тревогу, растерянность, материнскую заботу, предостережение и т. д. Но все это и гораздо ниже человеческого языка, и совершенно отличается по качеству, настолько, что даже называться не может так же. Язык – одно из основных самых важных дарований людей.
Однако, отличаясь от способов самовыражения животных, язык сам по себе являет огромное разнообразие и делится на многочисленные группы, часто абсолютно разные. Некоторые языки настолько похожи, что их обладатели могут, хотя и с небольшими трудностями, прийти к пониманию друг друга; другие схожи гораздо меньше, но уже поверхностное рассмотрение показывает, что между ними много соответствий; наконец, есть такие, в которых общие моменты можно обнаружить только путем глубокого исследования и практического изучения. Существуют языки совершенно разные по тем знакам, которые они используют для обозначения понятий, и по всему устройству, связям, которые они выражают, частям речи, которые они признают. Даже равные интеллектуальные способности носителей разных языков не могут помочь людям различных сообществ общаться между собой.
Эти проблемы привлекли внимание тех, кто занимается наукой о языке, или лингвистической наукой. Ученые добиваются того, чтобы отличать способы коммуникации человека и самовыражения животных, понимать внутреннее многообразие материала и структуры языка. Необходимо открыть причину сходств и различий языков, создать их классификацию, отслеживая черты сходства и обрисовывая пределы различий. Необходимо определить, в каком соотношении с мыслью находится язык, как поддерживается эта связь, что сохраняло существование языка в прошлом, как, если возможно это понять, он вообще начал свое существование. Следует изучить и то, что какой вклад язык может внести в историю человеческого развития, историю происхождения рас, насколько это возможно изучить по фактам языка.
Мыслители и ученые прошлого, заинтересованные данными проблемами, уже заложили некоторые основы их решения, но объем знаний настолько мал, что наука о языке считается новой и современной в той же степени, как геология и химия, и принадлежит, как и они, ХIХ веку. Несмотря на это наука о языке является уже одной из лидирующих отраслей современных исследований, она не менее исчерпывающая по своему материалу, точна в своих целях, строга в методах, богата и плодотворна в результатах, чем другие науки. Ее основы заложены в глубоком анализе многих наиболее распространенных человеческих языков, в тщательном исследовании и классификации всего материала. Это принесло изменение старых методов изучения языков, даже таких древних и изученных, как латинский и греческий; это привлекло внимание к другим языкам, названия которых всего несколько лет назад едва ли были известны. Здесь виден вклад всех взаимосвязанных отраслей знаний, а сама наука о языке помогает в развитии современной мысли, и любому образованному человеку необходимы по крайней мере краткие и ясные сведения о науке, привлекающей такими заявками на внимание.
Цель этой работы – выявить и проиллюстрировать принципы лингвистической науки и показать результаты изучения как можно полнее, насколько позволяет ограниченный объем данного реферата. Мы не беремся обсуждать темы, по которым мнения еще очень широко расходятся, но мы попытаемся обобщить те сведения, которые отличаются связностью частей и разумностью заключений, сделав это с наибольшей простотой и доступностью. Основными фактами языка способен овладеть каждый человек, который говорит на нем, а тем более который изучил другие языки помимо своего родного. Чтобы сосредоточить внимание человека на сущности науки, направить на овладение основами знаний о языке, стоит прибегнуть к методу обучения, который обязательно принесет хорошие плоды.
2. Как каждый человек обретает язык. Жизнь языка
Важно ответить на простые вопросы: как мы обрели язык? как каждый человек научился говорить? Правильный ответ включает в себя целую лингвистическую философию. Большинство людей ответят, что мы знаем наш язык благодаря тем, кто окружал нас в детстве. Нам следует понять, что имеется в виду.
В первую очередь это отрицает два других мыслимых ответа: язык не является родовой особенностью, наследуемой от предков вместе с цветом кожи, физическим строением, чертами характера; язык не может быть создан независимо каждой личностью в ходе его физического и интеллектуального роста. Против теории языка как родовой особенности говорит существование такого сообщества, как американское, которое состоит из потомков африканцев, иранцев, немцев, южноевропейцев, азиатов и англичан, - все используют один язык, совсем не проявляя никаких следов «родной речи». Есть много примеров, когда ребенок родителей, живущих в иностранном государстве, взрослеет, говоря только на иностранном языке или на двух языках – иностранном и родном. Дети миссионеров, например, оказавшись в языковой среде самого уединенного сообщества, которое не имеет ничего общего с их родным, перенимают местную речь так же естественно, как учатся ей дети туземцев. Дети английских, немецких или русских родителей, живущие даже в родной стране, но воспитанные только французскими гувернерами, говорят только по-французски, как если бы они были рождены во Франции. А что такое французский язык, кто говорит на нем? Много людей во Франции являются кельтами по происхождению, имея характерные кельтские черты, которые не могут стереть ни смешение, ни образование; есть и трудно поддающийся оценке элемент кельтского во французском языке, это почти совсем романский диалект, современный представитель древней латыни. Есть несколько несмешанных языков в мире, как есть несколько несмешанных родов; но одна примесь не определяет целиком другой язык, не измеряет его. Английский язык является поразительным доказательством этого: превосходящий франко-латинский элемент в нашем словарном составе появился из норманнских и германских наречий, которые, в свою очередь, пришли из французского (кельтского), полученного от итальянцев, среди которых говорящие на латыни сообщества были представлены очень незначительно. Не стоит далее приводить примеры, так как правильность этих данных будет подтверждена нашими дальнейшими исследованиями.
Что касается другой теории о независимом формировании каждой личностью своей собственной речи, то она подразумевает наследование каждым человеком от его предков физического строения, которое обусловливает бессознательное развитие у него такой же речи, как у предыдущего поколения его родственников. Это практически совпадает с первой теорией, и те же факты в подавляющем большинстве опровергают эту теорию. Подразумевалось, что есть основное сходство в умственном строении между членами одного сообщества, которое и приводит их к организации согласованных систем выражения, но это не подтверждается фактами. Люди используют свой дар говорить каждый в меру своих способностей и мастерства, но говорят они на одном и том же языке; однако личности соразмерного умственного развития из разных сообществ не могут общаться друг с другом.
Мы подошли к рассмотрению того, как ребенок начинает говорить на определенном языке; описание этого процесса легко подвергнуть критике, так как любой наблюдательный человек может иметь свое компетентное мнение об этом. Мы не можем, правда, проследить с полным пониманием все шаги эволюции от младенческого до детского возраста, но мы можем понять в достаточной степени их преследуя наши цели.
Первое, чему ребенок должен научиться до того, как начнет говорить, - наблюдать и различать, узнавать людей и вещи вокруг себя, отмечать присущие ему самому качества и проявления. Это краткий перечень сложных психологических процессов, не относящихся к изучению языка и, заметим мимолетно, преодолеваемых и низшими животными. В то же время ребенок опробует свои органы произношения, учится сознательно управлять ими, используя врожденные рефлексы и подражая звукам, производимым вокруг него; ребенок, воспитанный в уединении, будет довольно молчаливым. Этот процесс аналогичен тренировке рук: примерно шесть месяцев дитя машет ими беспорядочно, затем начинает замечать их и управлять движениями, пока наконец не научится сознательно делать руками все, что в его власти. Процесс обретения речи идет очень медленно, но приходит время, когда ребенок способен уже воспроизводить услышанные звуки, так же как подмеченные движения и жесты других людей. Но до этого он установил, как связаны некоторые предметы и знакомые ему названия, в чем ему очень помогли его воспитатели. Сначала он понимает, что набор звуков означает какую-нибудь вещь, потом – что группа написанных знаков представляет собой слово; это трудно, однако связь их становится постепенно такой ясной и отчетливой, что усваивается наконец, как воспринимается связь между сахаром и вкусовым удовольствием, между прутом и наказанием за плохое поведение. И ребенок начинает узнавать вещи по именам задолго до того, как начнет называть их. Следующая ступень – воспроизведение хорошо знакомого названия сначала неясным звуком, намеком на истинный звук, понятным только тем, кто видит ребенка постоянно. После этого начинается истинное обретение языка.
Не все дети начинают говорить с одних и тех же слов, запас первых слов варьируется, но в узких рамках. Например, слова, называющие отца и мать, а также слова вода, молоко, хороший. Что в реальности подразумевается под папа и мама, ребенок не знает, для него эти слова только знаки для определения любящих и заботливых людей, отличающихся между собой в первую очередь одеждой. Довольно часто случается, что ребенок дает те же имена другим людям, проявляющим подобные отличия. Истинная связь между мужчиной и женщиной – родителями – осознается полностью гораздо позже, не говоря уже о психологическом представлении о том, что содержит это понятие. Постепенно он понимает природу воды и молока, отличает на вид и на вкус эти жидкости (слово, которое появляется гораздо позже, когда ребенок уже понял отличия жидких и твердых веществ). Люди дают предметам все эти имена, и он следует их примеру. Название предмета – удобный стержень для сбора знаний о нем: жидкости будут изучаться еще и еще, возможно, даже их химический состав. Что касается слова хороший, первая ассоциация, возможно, связана с чем-то вкусным, затем – с чем-то другим приятным, – осознание понятия приходит под другими названиями. Потом слово прикладывается к поведению, которое нравится родителям, и таким образом переносится на моральную сферу. Вырастая, ребенок постоянно учится более точно отличать понятия «плохой» и «хороший», хотя нередко бывает сбит с толку открытием, что и мудрейшие головы не могут до конца определиться с этим.
Существуют типичные примеры, ярко иллюстрирующие весь процесс обретения речи. Ребенок начинает как ученик, продолжает так же, его интеллект должен работать все больше и лучше, часто не справляясь со всей информацией. О словах, которыми он пользуется, он имеет смутное представление, но со временем опыт помогает ему понять их лучше и точнее. У него нет времени быть оригинальным; гораздо более быстро, чем его примитивные и запутанные впечатления сами смогут обрести форму, они, по примеру других, концентрируются и организуются около неких определенных точек. Это процесс бесконечный. Молодой ум всегда познает слова и предметы через слова; во всех других случаях, когда это происходит с помощью описания и рисунка, посредством карты и плана, формируется некое неточное полу-понятие о животном льве или городе Пекине. Формальные отличия, сделанные о служебных словах и системе без флексий даже такого простого языка, как английский, являются сначала достижением ребенка. Он не постигает связи одного элемента более чем с одним элементом, чтобы использовать два числа существительных, поэтому единственному числу приходится выполнять функции двух; также пренебрегает он и лицом, временем, наклонением, используя только корень глагола. И вот наступает важный момент в его образовании, когда он начинает применять прошедшее время и множественное число. Так же обстоит дело и с произношением. Он медленно улавливает, почему названия лиц меняются в зависимости от того, говорили с нимили говорили о нем; он не понимает, почему бы каждому не называться одинаково во всех ситуациях; он делает грубые ошибки, пока время и опыт не исправят их. Итак, язык служит для выражения мысли, и юный ученик овладевает им настолько быстро, насколько естественные способности и благоприятные обстоятельства дают возможность ему сделать это. Другие люди наблюдали, классифицировали, а он только пожинает плоды их трудов. Это можно сравнить с изучением математики, когда ребенок шаг за шагом усваивает то, что открыли другие, используя слово, знак и символ; и он через несколько лет овладевает тем, на что были потрачены объединенные усилия многих поколений. Возможно, он сумеет добавить что-то новое, как просвещенный человек способен тем или иным образом привнести в кладовые языка некоторые элементы выразительности.
Во всем этом заключено бесконечно больше, чем то, с чем имеет дело лингвистическая наука. Давайте, например, рассмотрим слово green(зеленый). Его значение в словаре подразумевает в первую очередь физическую причину цвета, здесь изложена целая теория оптики, что ближе физикам (колебания воздуха, частота и длина волн, которые определяют зеленый цвет). Учитывается и структура глаза: его чувствительность к такому виду вибрации, система нервных окончаний, которые передают ощущения мозгу. Всем этим может заинтересоваться физиолог. Так, слыша слово green, мы можем представить себе этот цвет; в данном процессе задействованы и другие чувства, другой набор колебаний, другая среда, и всем этим занимаются физики и психологи. Что заключено в простейшем лингвистическом акте, можно обсуждать еще, но ясно одно: есть произносимый и слышимый знак (green), с помощью которого обозначен определенный класс родственных оттенков, природных и искусственных.
Язык, в частном и целом, есть в первую очередь знак мысли, знак и согласованная с ним мысль. И наука о языке ищет объяснение фактов языка: как стал использоваться этот знак? какова история его происхождения и применения? что стало первопричиной его появления? – и так далее. О многих знаках есть сведения, когда и по какой причине они вошли в употребление. Например, особый оттенок красного был получен не так давно в результате химического опыта с угольной смолой и был назван его изобретателем magenta (цвет раствора перманганата калия) по названию местности, прославленной недавно великим сражением. Слово magenta входит в состав английского языка с полным правом, как и слово green, хотя оно гораздо моложе и менее употребительно; те, кто использует его, совсем не задумываются о его происхождении. Слово gas (газ) гораздо более широко употребляемо, оно имеет свое словообразовательное гнездо, включающее производные слова: gaseous, gasify, gas-pipe – и даже разговорное образное словечко, обозначающее пустого болтуна – gassy. Но это слово – выдумка датского химика Ван Хелмонта, оно появилось примерно в 1600 году. В то время наука формировала точную концепцию о газообразном состоянии веществ, и это слово имело возможность укорениться в языке; потом оно перешло и в другие европейские языки. Молодежь знает это слово больше как название определенного сорта газа, используемого для освещения. Мы не можем проследить так же точно появление слова green, потому что оно древнее и возникло задолго до появления письменности, но можно предположить, что оно связано со словом grow (расти), так как зеленым изначально было названо растение, это growing (растущий) предмет. Этот вопрос немало интересен и относится к истории слова, или этимологии, науке о происхождении слов, их истоках. Мы касаемся данного вопроса мимоходом, отмечая, что одно дело – установить связь между знаком и его специфическим употреблением, другое – применять его. Для ребенка, обучающегося говорить, все знаки для всех вещей одинаково хороши; дети немцев, датчан, шведов, французов, испанцев, русских, венгров, турок, арабов учатся обозначать, например, зеленый цвет каждый на своем языке. Ребенок слышит слово, и постепенно ему становится ясно, что оно означает; он учится понимать свойства цветных предметов, комбинировать оттенки цвета и отличать от других цветов. Обучаемый схватывает понятие и связывает его со словом, имея возможность сформировать такую же связь с любым другим существующим или возможным словом так же легко и уверенно. Во внутренней связи между словом и мыслью есть некая историческая основа, но, хотя обучаемый с детским любопытством иногда и задает вопросы о словах, его не занимает этимология, он просто учится использовать тот или иной знак. Любое слово, появляющееся в человеческом языке, есть произвольный и условный знак: произвольный, потому что для этой цели может быть применено любое слово из производимых в языке десятков тысяч; условный, потому что причина его употребления человеком лежит в том, что это слово уже используют в сообществе, к которому принадлежит говорящий.
В процессе обучения совершенно очевидно присутствует умственный тренинг и умственный инструментарий. Человек приобретает определенные навыки, применимые в его окружении, он усваивает принятые на данный момент классификации и абстракции и пути видения вещей. Возьмем пример: качество цвета так заметно, а наше постижение его так ясно (цвет находится у нас перед глазами), но понятие о цвете становится более отчетливым с помощью слов, которые его обозначают. Однако в классификации оттенков приходится прибегать к некоторым языковым ухищрениям; были отобраны ведущие названия: white (белый), black (черный), red (красный), blue (синий), green (зеленый), - каждый оттенок был сравнен с основным цветом и определен в тот или иной класс. Различные языки создают разные классификации, некоторые из них совсем не похожи на наш, так слабо развиты и сформированы, что их изучение дает глазу и уму очень плохую подготовку в обозначении цветов. Еще более удивительный пример с числами. Есть языки, которые находятся на детском уровне в отношении к нумерации; в них есть слова для обозначения «одного», «двух», «трех», но все сверх этого обозначается просто словом «много». Числа можно выразить словами и только словами; для этого есть абстрактность связей чисел, поскольку они больше других зависят от реализации и гибкости выражения. Мы владели очень несовершенной системой подсчета до того, как были обеспечены десятичной системой, то есть постоянным сложением десяти единиц любого достоинства и перехода их на следующую ступень. Что является основой этой системы? Каждый знает, что у нас десять пальцев на двух руках, именно они наиболее удобны как заменители цифр при подсчете. Этот незначительный факт сформировал всю науку математику и помогает формировать все числовые представления каждого нового обучающегося. Этот вклад общего человеческого опыта из прошлого передан через язык как закон для управления мыслью в будущем.
Это же самое в разных вариациях справедливо для каждой части языка. Наши предшественники с той мудростью, на которую они были способны, пришли к наблюдению, умению делать выводы, и мы наследуем в языке и через язык результаты их разума. Так произошло с отличиями living (живой) и lifeless (неживой); animal (животное), vegetable (овощ) и mineral (минерал); tree (дерево), bush (куст) и herb (трава). Так же и с понятиями body (тело), life (жизнь), mind (разум), spirit (дух), soul (душа) и им подобными. Так с качествами предметов, физическими и нравственными, их связями и категориями: положением и чередованием, формой и размером, образом и степенью – вся огромная масса поделена и сгруппирована, как и оттенки цветов, и каждая группа имеет свои опознавательные знаки для руководства и помощи тому, кто их использует. Более того, рассуждаем логически: возможность точно установить и подлежащее, и сказуемое и проверить их соответствие возможно только посредством языка. При этом уточняются прежние знания и приобретаются новые. Так, наконец, с помощью вспомогательного аппарата флексий и словоформ, в чем разные языки особенно отличаются, каждый выберет себе в языке лучшие способы для самовыражения.
В каждом языке есть такие отличительные особенности, такие формы и образ мыслей, в которых для человека, изучающего данный язык как родной, заложены результат его размышлений, запас приобретенных им впечатлений, его опыт и знание мира. Вот что иногда называют «внутренней формой» языка – форму и содержание мысли, подобранные для полной выразительности. Но эта форма приходит как результат внешнего влияния, это не произведено независимо самим человеком, а усвоено им извне, это согласованный процесс, в котором человек учится выражать самого себя.
Существует, таким образом, элемент принуждения в изучении языка, но он таков, что обучаемый целиком не осознает его. Языку он сначала учится, чтобы думать и говорить на нем, и другого пути у него нет. Даже беднейшему из существующих языков научиться гораздо лучше, чем выучить развитой язык самостоятельно, без чьей-либо помощи, так как обретение языка подразумевает значительное развитие и улучшает способности даже наиболее одаренных людей. Мы иногда находим причину для сожаления, говоря: «Вот очень способный человек из вырождающегося племени, справедливо было бы ему родиться там, где язык более развит, чтобы его способности лучше развивались; только, - можем добавить мы, - даже этот варварский язык помог развиться ему гораздо лучше, чем если бы он совсем не научился говорить». Часто бывает наоборот: человек обретает язык высокоразвитый, гораздо выше его уровня, а ему было бы впору более низкое наречие.
Трудно переоценить преимущества, достигаемые разумом во время обретения языка. Его путаные впечатления приводятся в порядок, приобретают точность осознания и богатство размышления, мозг обеспечивается тем, чем он может оперировать, подобно мастеру, получившему инструмент. Благодаря этому инструменту человек может пересекать пространство, придавать форму материалу, сооружать строения, обозревать время – всего этого он не мог достичь с помощью только своей грубой физической силы,- его мысль, его способности усиливаются речью. Трудно переоценить значение речи, так как полная реализация наших замыслов, наших мыслей и стремлений может произойти через слова. Согласитесь, трудно представить, что будут делать математики без цифр и математических символов.
Что касается тренировки ума во время обретения языка, то это неоценимо для личности и не может быть возмещено позднее. Когда мы начинаем изучать еще один язык, мы сначала не можем найти соответствия тем знакам, которые знаем из своего языка; необычность «внутренней формы» второго языка, несоизмеримость выраженной на нем мысли с нашей родной речью ускользает от нашего внимания. Когда мы близко знакомимся с ним, когда наше сознание проникает в него, мы понимаем, что наши мысли сплелись с новыми формами, что фразеология этого языка стала нашей собственной, и этот процесс необратим. Совершенно ясно, что исключительно одаренный полинезиец или африканец, изучающий европейский язык, - английский, французский или немецкий – задействует сам отделы головного мозга, которые до этого были им не используемы, так как он владел более низким инструментом. Ученые средних веков употребляли латынь для выражения своей высокой мысли, делая это отчасти потому, что распространенные в то время языки еще не были способны выразить такую мысль.
Но во всех других отношениях изучение второго языка – совсем иной процесс, нежели изучение первого, родного языка. Это заучивание определенного объема знаков, обозначающих понятия и их связи, используемые определенными сообществами – существующими или исчезнувшими, – знаков, которые не имеют ничего общего с нашими и достаточно произвольны. Даже если того требуют обстоятельства и мы применяем второй язык постоянно и свободно, он все-таки быстро становится отодвинутым на второй план в пользу его предшественника.
Изучая второй, или «иностранный», язык мы лучше осознаем, чем изучая первый, то есть «родной», что процесс обретения языка никогда не заканчивается, но это справедливо как для одного, так и для другого языков. О ребенке, который добился определенного успеха, мы говорим, что он «научился говорить», но мы имеем в виду только, что он знает некоторое количество знаков, достаточное для обычного общения в его детской жизни. Он также может посредством большой практики овладеть лучшими навыками и правильностью речи. Видимо, это только несколько сотен знаков, а вне их круга английский является для ребенка таким же незнакомым языком, как немецкий или китайский. Даже те мысли, которые он полностью способен понять, могут быть для него неясны, если выражены «взрослыми» оборотами речи; их для полного понимания надо облечь для ребенка в детскую форму. Что он имеет, так это основное ядро языка, как мы можем сказать: знаки наиболее часто повторяющихся понятий, слова, которые говорящими используются каждый день. Когда ребенок вырастает, его возможности развиваются, знания увеличиваются, он приобретает все больше слов в разных областях согласно с обстоятельствами. Тот, кто должен в жизни сразу заняться тяжелой работой, прибавит к первым детским запасам немного выражений, соответствующих его занятиям; тот, напротив, кто посвящает свои годы одной работе – образованию – продолжает получать знания всю оставшуюся жизнь, усваивая все больше и поднимаясь на более высокую ступень самовыражения. Лексикон образованного человека включает много терминов из разных отраслей знаний, которые ему хорошо знакомы, легко понимаются и используются. Но есть масса английских выражений, а также стилей, которые ему не поддаются. Словарь богатого развитого языка, такого как английский, приблизительно может достигать 100.000 слов ( за исключением огромной части слов, которые относились бы сюда, если бы «английский» понимался в самом широком смысле); высоко образованный человек использует – письменно или устно – примерно тридцать тысяч; три – пять тысяч (как было тщательно подсчитано) достаточно иметь в словарном запасе для обычного общения; а количество слов, содержащееся в лексиконе людей малообразованных, и того меньше. Ясно, что любой человек обретает язык только путем изучения; увеличение лингвистических ресурсов идет в процессе слушания, чтения и заучивания – так основное ядро родного языка создает базу для овладения языком «иностранным».
Рассмотрим некоторые связи между нашими лингвистическими знаками и понятиями, для которых они установлены, и увидим, что они подвержены ошибке и подлежат поправке. Ребенок очень скоро узнает, что названия, принадлежащие единичным объектам, связаны с целым классом объектов. Каждый из этих классов вариативен и разнообразен и отчасти определен неясными и запутанными критериями. Мы уже отмечали частую и естественную детскую ошибку использования папа и мама в значении «мужчина» и «женщина»; ребенок со временем понимает, что есть и другие «папы» и «мамы», но он не должен их так называть. Становясь старше, ребенок зовет кого-то, например, George, и считает, что нельзя так же называть другого мальчика; для этого есть другое слово, boy, например. Но потом он знакомится и с другими мальчиками, названными таким же именем, и устанавливает связь между ними, объединяя в один класс, – это и есть проблема, находившаяся сначала за пределами его возможностей. Много разных внешне существ он учится называть dog; но он не может так же свободно поступить и с horse, хотя мулы и ослы гораздо более похожи на лошадей, чем борзые и болонки похожи на терьеров, и должны различаться названиями. Солнце на картинке – это все-таки sun, и в культурном окружении ребенок довольно скоро вырабатывает умение распознавать нарисованные предметы и называть их разными именами, хотя и сознает разницу между предметом и его изображением. А вот взрослый человек из дикого племени будет совершенно озадачен такой подделкой, видя в рисунке только беспорядочные линии. Игрушечный дом или дерево имеют названия house или tree, а игрушка в виде человеческого существа имеет специфическое название doll. Слова, обозначающие степень, имеют свою особенность применения: near – это иногда на расстоянии дюйма, иногда в пяти метрах; big яблоко несравнимо с little домом; long время означает несколько минут или несколько лет. Подобные противоречия неисчислимы, они и представляют возможности для ошибок. Есть случаи еще более трудные: в fish даже взрослые включают китов и дельфинов, хотя с научной точки зрения между ними серьезные отличия и существует только поверхностное сходство.
Все это относится в первую очередь к тем случаям, о которых знания у человека недостаточны и добыты только научным путем. Например, детей легко обучить названиям географических объектов, даже если они не понимают, что на самом деле эти названия означают; карта, более непонятная разновидность рисунка, несколько лучше, чем головоломка; и даже старшие дети или взрослые свое неточное понимание поправляют в течение всей жизни. Места, конечно, неточно представляются тем, кто их никогда не видел. Образованный человек знает достаточно о Пекине или Гавайях, чтобы говорить о них, но как неточно мы представляем их себе сравнительно с теми, кто жил там или поблизости! Обучая молодое поколение, мы должны быть крайне осторожны, чтобы не были усвоены искусственные и пустые знания без истинного понимания вещей. И еще одно необходимое условие обучения. Ребенку трудно понять сначала, что имеют в виду, говоря слова God (Бог), good (хороший), duty (долг), conscience (совесть), world (мир), даже sun (солнце) и moon (луна), weight (вес) и color (цвет), подразумевая гораздо больше, чем он может понять; но слово тем не менее дает ему определенную основу, возле которой может группироваться все больше и больше знаний; слово указывает путь к правильному пониманию, даже если это будет нечто, чего человеческий ум еще не постиг. Наши слова так часто являются знаками упрощенных и ошибочных, неточных и неопределяемых обобщений. Мы используем слова в обычном практическом смысле, и большая часть людей идет по жизни вполне удовлетворенная этим, позволяя случаю и обучению вносить некоторые коррективы в свои представления; лишь немногие настолько самостоятельны, что, имея время и возможность, проверяют точность своего понимания. По большей части, мы свободно мыслим и свободно говорим, несмотря на то что введены в заблуждение нашим невежеством по поводу терминов, так бойко нами используемых. Но даже самые мудрые и думающие из нас столкнулись с невозможностью придать речи истинную точность, которая исключила бы непонимание и ошибочность суждений, особенно в делах субъективных, когда трудно прийти к соглашению в решении острых вопросов. Поэтому даже среди философов различия взглядов выливаются в дискуссии по интерпретации терминов, и каждый пишущий, который хочет достичь точности, должен начать с определений – тех, которые он считает верными. Случается, некоторые противники или последователи указывают ему на его неточности, и тогда рушится все великолепное здание воображаемой истины, которое он возвел.
Из всего этого мы видим, как далек язык от того, чтобы быть тождественным мысли. Так же и с математическими цифрами и символами, с их идентичностью математическим понятиям количеств и связей. Как мы отметили вначале, язык – это инструмент, помощник для выражения мысли. Обретенный язык создает основу для развития растущего организма, определяя его «внутреннюю форму». Усваивая язык, разум работает и над языком, замещая и приспосабливая, меняя и улучшая его систематизацию, стремясь к новым знаниям и лучшему пониманию. Итак, мы подчеркнули пассивность ума при восприятии языка в начале данной работы; далее мы должны показать и его творческую активность в этом процессе.
Из всего этого не следует, что ум не является активной творческой силой или что он посредством обучения приобретает способности, которыми не обладал до обучения. Возможность говорить неотъемлемо принадлежит человеку как его естественная способность, но эта способность руководит и его развитием и достигается благодаря воздействию со стороны других умов, уже развитых. Это то, чего он не может достигнуть в одиночку и быстро, а только имея достаточно времени – это время существования нескольких сотен поколений. Процесс обретения языка – часть образования человека, такая же по способам и степени, как и другие виды образования.
3. Консервативные и альтернативные силы в языке
В предыдущей главе мы увидели, что человек изучает язык, подражая произношению других и формируя свои понятия в согласии с ними. Если бы традиция обучения языку прекратилась где-нибудь, то такой язык сразу перестал бы существовать.
Но это только одна сторона жизни языка. Если бы все происходило одинаково, то каждый диалект оставался одним и тем же век за веком. Преимущество каждого в отдельности языка в том, что он сохраняется только в какой-то части. Это есть великая консервативная сила в истории языка, но, если бы не было противодействия, каждое новое поколение говорило бы точно как предыдущее.
Всем известно, что дело обстоит далеко не так. Всякий живой язык находится в состоянии постоянного развития и изменения. Если мы обнаружим старые записи на каком-то языке, мы поймем, что эти два наречия различны из-за времени, которое их разделяет. Так происходит на юге Европы с романскими наречиями, которые сравнимы с их прародителем – латынью; так современные диалекты Индии сравнимы с записанными формами речи, промежуточными между ними и санскритом, или с самим санскритом; так и с английским наших дней, который легко сравнить с тем, что существовал в другие времена. Англоговорящий человек прошлого века нашел бы немного различий в нашей повседневной речи, которую понял бы с легким затруднением или совсем без труда. Если бы мы услышали чтение Шекспира со сцены в его собственном исполнении, мы испытали бы лишь небольшие трудности в понимании (в первую очередь из-за произношения). Чосерский английский (существовал пятьсот лет назад) был бы нам доступен с хорошим словарем, а язык времен короля Альфреда (тысячу лет назад), который мы называем англосаксонский, не легче для нас, чем немецкий. Все это так, несмотря на то что в тех тридцати-сорока поколениях, что жили между нами и Альфредом, не было поставивших перед собой цель изменить английскую речь. Есть и другая сторона существования языка. Жизнь всегда возникает, предполагая рост и изменение; язык рождается, развивается, разрушается и умирает, и некоторые даже решили, что язык есть организм и проживает органическую жизнь, подчиняясь законам, которым не может помешать человек.
Ясно, что мы бы поспешили с таким объяснением до того, как вопрос назрел и подвергнут обсуждению. Язык, изобретенный человеком, применяется и распространяется по традиции и должен меняться. Человеческие институты, например, как и язык, передаются от поколения к поколению и изменяются в этом процессе. С одной стороны, традиция эта от природы несовершенна и неточна. Никто еще не смог предотвратить изменение того, что идет ото рта к уху. Ребенок совершает различные промахи в своих ранних попытках говорить, но если его хорошо и заботливо обучать, то позднее он учится исправлять ошибки; однако он часто оказывается без руководства в этом. Кто-то в процессе обучения родному языку так и остается на всю жизнь неверно понимающим и неточно воспроизводящим. Есть и другая сторона: на первых шагах обучения ребенок перенимает то, что уже создано до него, и использует как может, так как его умственные возможности невысоки, и это необходимо ему для быстрейшего развития. Но вскоре его ум взрослеет и он начинает пробовать свои силы, его раздражают общепринятые рамки, что заставляет его немного изменить унаследованный инструмент, приспособить его к своим целям. Так же под руководством учителей он может развить свои способности в естественных науках, математике, философии и вскоре найти их рамки слишком тесными для себя; тогда он находит новые факты, устанавливает новые связи с другими областями, и возникает необходимость в новом выражении, которое обязательно должно быть найдено. И оно находится. Каждый язык должен быть способным выразить то, что есть в умах людей, говорящих на нем; если он не может соответствовать этому, то ему следует отказаться от своей должности, так как он уже не отвечает задачам языка. Говорящие все вместе вносят вклад во «внутреннюю форму» их языка в виде мыслей и знаний посредством некоторых изменений в его внешней форме.
Здесь проявляются две явные силы, берущие начало в человеческом воздействии и постоянно направленные на изменение языка. Эти силы сохраняются, даже если появляется какое-то противодействие. Далее мы рассмотрим те изменения, которые происходят в языке и которые своим сложением и особенностями сочетания составляют его развитие.
Лучше начать с конкретного примера, который послужит иллюстрацией и основой для классификации лингвистических изменений. Хорошим примером для французского языка может служить фраза на древней латыни и ее соответствие на современном французском языке, а также следует добавить промежуточную форму из старофранцузского. Для англичанина лучшим примером является старый английский, или англосаксонский, существовавший тысячу лет назад. Возьмем строку из англосаксонских проповедей и сравним ее с современным стихом:
“Jesus went on the Sabbath day through the corn; and his disciples were a hungered, and began to pluck the ears of corn and to eat.” (Matthew, xii. 1.)
(«Иисус прошел в субботний день в поле, а его апостолы были голодны, и начал ощипывать колосья с зерном и есть».)
Сделав очень точный перевод, мы обнаружим, что в англосаксонском отрывке почти каждый элемент является правильным английским, только скрытым изменениями формы и значения. С того времени изменилось произношение, а также se и hi (определенный артикль и «они») – и практически только это, что является случаями изменения определенного артикля и 3-го лица местоимения, формы которых вполне применимы нами (the, that, they и he, his, him). Здесь гораздо больше различий в произношении, что по написанию текста не определяется. Есть звуки, которые неизвестны современной английской речи, но встречаются в немецкой или французской.
Можно выделить следующие изменения:
1.Перемена старого материала языка; изменение слов, которые еще сохраняют суть выражений; здесь два вида, или подкласса:
а) изменение в произношении;
б) изменение в содержании, или значении; они происходят независимо друг от друга или одновременно, совместно.
2. Утрата старого материала языка; исчезновение некогда бывшего в употреблении; здесь также два вида:
а) потеря целых слов;
б) потеря грамматических форм и особенностей.
3. Производство нового материала; прибавление к старому фонду языка новых слов или новых форм, увеличение запаса выразительности.
Эта классификация исчерпывающая; не может быть изменений в каком-либо языке, не подпадающих под эту классификацию.
4. Развитие языка. Изменения во внешней форме слов
В данной главе мы должны рассмотреть класс лингвистических изменений, которые включают в себя изменения произношения и слышимые изменения форм слов. Но сначала стоит обратить внимание на некоторые принципы, уже затронутые во второй главе, которые лежат в основе всего вопроса устного изменения, будь то внешнее оформление или смысл. Мы лучше достигнем цели, если обратимся к выбранному примеру.
Возьмем знакомое слово, встречающееся в большинстве языков современной Европы и имеющее широко известную историю – слово bishop (епископ). Как мы понимаем, оно восходит к греческому (episkopos) и образовано от корня skep (смотреть, видеть) c префиксом epi (в, на); таким образом слово означает «инспектор», «надзиратель». В ранний период формирования христианской религии оно было выбрано как официальное обозначение человека, которому было вверено присматривать за делами маленькой христианской общины; и слово, и должность еще вполне узнаваемы в нашем bishop и его употреблении. Но мы сократили длинное название, отбросив первый и последний слоги. Мы дали ему новую форму из выбранных звуков: заменили p другим родственным звуком – b; sk заменили родственным sh – получился один звук, хотя обозначается двумя буквами, – это его обычное обозначение; звук о второго слога был нейтрализован в то, что мы обычно называем «short u». Результатом стало наше слово, двусложное вместо четырехсложного и состоящее из пяти звуков вместо девяти, из которых только два – согласный p и гласный i – были среди тех девяти. В немецком bischof изменен даже конечный p. Французский язык, разобрав по частям оригинал, сложил eveque, в котором нет ни одного звука из тех, что мы находим в английском и немецком, так как оно получается путем других изменений из evesc. В испанском слово преобразовалось в оbispo также путем других изменений, что в португальском сократилось в bispo. Наконец, датский дает сокращенный до одного слога вариант bisp. В итоге это привело к тому, что и значение слова претерпело не меньшие изменения. Должностное лицо, прежде просто охраняющее интересы группы новообращенных в новую запрещенную веру, отчасти мученик, с подъемом важности и значимости этой религии в государстве тоже возвысился необычайно в своем влиянии и силе. Он стал священным прелатом, которому поручено управление – духовное и светское – целой провинцией, т. е. стал князем от духовенства, все еще нося старый простой титул. Этот пример, взятый за образец, показывает изменения нагляднее, чем какие-либо другие примеры.
Сначала в определенный момент человеческой истории возникло оригинальное название. Потом появление новой религии потребовало организации ее сторонников, для чего нужны были обозначения должностных лиц, которые, конечно, были найдены без труда – не только bishop, но и priest и deacon и так далее. Слова, как и люди, за которыми они будут закреплены, уже существовали, затем были отобраны и отделены от своего прежнего значения. Дальше им на смену могли прийти и другие титулы – все зависело от системы, которой они принадлежали.
Слово bishop тоже не подходило точно к той должности, которую называло. И «просматривающий» или «смотрящий» – такое обозначение совсем не подходит для человека избранного, но все же было принято как знак, так как титул отвечал требованиям при всех обстоятельствах. Связь этого знака с его этимологией сохранялась недолго, вскоре слово перешло в обращение большому количеству людей, которые не говорили по-гречески и не знали, что оно на самом деле обозначало. Когда слово было принято как знак для определенного понятия, оно освободилось от своих корней и легко стало поддаваться изменению как значения, так и формы.
В нашем примере слово стало ничем более, как фрагментом собственной формы. Мы проследили здесь явную тенденцию к экономии при произнесении; форму меняли, чтобы лучше приспособить ее для удобства говорящих. При этом проявились и национальные традиции. В немецких словах ударение обычно ставится на первый слог, поэтому в немецком варианте этого слова сохранилось первоначальное ударение, но утрачен тот слог, который ему предшествовал. Во французском, наоборот, ударение обычно падает на последний слог, а в новом варианте – на тот, что следовал за ударным – pisk, - однако сохранен начальный слог, который другие языки отвергли. Все подобные изменения производятся для удобства говорящих.
Проблему изменения формы и изменения значения в словах мы рассматриваем как два тесно связанных и взаимозависимых процесса; однако слово может изменить свою форму без изменения значения, оно может получить совершенно новое значение без изменения формы. Дело в том, что слов, не претерпевающих одновременно обоих изменений, слишком мало, но именно к этим примерам мы и обратимся.
Что касается формы слова, то язык при этом отказываться от тех частей слов, которые могут быть утрачены без ущерба для смысла. Эти операции, произведенные над языком, могут быть двух видов: та, где проявляется истинная экономия, и та, где проявлена лень и непредусмотрительная расточительность.
Характер тенденции особенно ясно проявляется в сокращении слов, к чему стремится каждый язык. В примере из проповеди (в 3 части реферата) мы уже отметили разного рода безобидные сокращения; наиболее интересным является то, в котором проявляется потеря двух произносимых элементов, что оправдано трудностью произношения звука k перед n (knights – naits – cnihtas). Класс слов, в которых есть подобные изменения, не так уж мал: knife и knit, gnaw и gnarl. И немецкий ch - звук (ich и др.), появившийся путем фонетического изменения из более раннего k, является одним из тех звуков, от которых отказались англичане по причине их трудного произношения. Иногда они пропускали звук и компенсировали его продлением предыдущего гласного, как в примере выше; иногда изменяли его в f (draught и laugh). В ongunnon «начинал»,pluccian и etan «срывать» и «есть» мы видим такого рода потери, которые сродни расточительности, а именно, усечение последних слогов, которые выявляли форму слова – окончания инфинитива и множественного числа. Жаль, что такое возможно, что с начала существования нашего языка были подобные потери, из-за чего были утрачены грамматические отличия некоторых форм.
Хотя тенденция сокращения проявляется всюду, в разных языках это происходит по-разному; чтобы объяснить этот процесс, надо учитывать традиции каждого языка. Германские наречия характеризуются довольно сильным ударением, падающим на первый или коренной слог в словах производных и изменяемых или на первую часть сложных слов. Этот вид ударения сам по себе является примером фонетического изменения и не относится ни к одному из родственных наречий, даже славянских, которые принято рассматривать как ближайших родственников германских. В результате в более позднее время и совершенно независимо в разных германских наречиях окончания или суффиксы изменяемых или производных слов обычно утрачивали свои отличительные гласные и произносились с более нейтральным e; это изменение способствовало, например, переходу из старого в средний германский и из англосаксонского в старый английский. Также эти языки претерпели утрату окончаний, что больше всего проявилось в английском. Во французском история изменений несколько отлична: там не было обычного сдвига ударения по сравнению с латинским, но там было массовое сокращение и утрата того, что в латыни следовало за ударным слогом, который поэтому становился конечным во всех правильных французских словах: people из populum и т. д.
Одним из наиболее заметных результатов этих процессов стало наличие большого количества «молчаливых букв» в написанных формах слов, например, в английском и французском языках, где звуки, ранее произносимые, остались только в написании и утратились в произношении. Такие буквы широко распространены.
Этих примеров более чем достаточно, чтобы проиллюстрировать тенденцию языков к упрощению путем сокращения элементов. Но есть другой вид упрощения, более трудный и запутанный, который состоит в изменении элементов слов, в замене одного звука другим. Мы уже приводили подобные примеры: сокращенное piskop преобразовалось в bishop. Последовательность системы наших гласных была полностью нарушена этими изменениями, о распространении которых свидетельствуют странные названия, данные нашим гласным звукам. Подлинный, верный звук a есть в far, father, а то, что мы называем «долгий а» (fate), есть в реальности долгий е. Подобно этому наш «долгий е» (mete) есть долгий i, а то, что мы зовем «долгий i» (pine), есть дифтонг ai. Это то же самое, как если бы мы называли наши вязы «высокая сирень», а наши розовые кусты – «короткие клены». То, что нашим написанным гласным соответствует от трех до девяти значений каждому, есть следствие того факта, что мы многое изменили в принадлежащих им истинных звуках. Этот вид изменений повлек за собой еще множество перемен особенно в английском языке, но изобилие подобных примеров можно найти в любом языке.
Гласные звуки гораздо больше подлежат изменению, чем согласные, и в нашем отрывке из проповеди таких примеров немного. Так, ofer стало over путем превращения глухого в его парный звонкий звук, а конечный z перешел в s (his), хотя и не изменил произношения. Это широко распространенное явление в языке. И если мы сравним по словарям процессы, произошедшие в немецком и английском языках, мы увидим явную связь между ними и установим некий «закон», что английский d и немецкий t соответствуют друг другу, что еtan - это essen в немецком со звуком s на месте t, - и это тоже постоянная связь. Однако etan и essen восходят к латинскому edere, санскритскому ad – и это тоже один из основных фактов сравнительного языкознания. И это, конечно, известный «Закон Гримма» о перестановке и превращении непроизносимых звуков в немецкой речи. Это необыкновенно любопытный пример соотнесенности родственных языков, когда между звуками существует фиксированная связь, хотя они не идентичны. Следовательно, сравнивая два языка, надо обратить внимание, какие гласные и согласные звуки в них соотнесены. Произношение каждого языка подвержено непрерывному изменению, но нет двух языков, изменяющихся совершенно одинаково. Лингвист, изучающий изменения в языках, должен справляться со звуками t, d, th, s, о том, какими последовательными изменениями достигается каждый отдельный результат и, если это в пределах его возможностей, какова причина, управляющая преобразованием.
Кажущиеся разнородными с первого взгляда факты изменений, оказывается, имеют свои правила и законы. Один звук передает другому то, что физически сродни ему, то есть способ или манеру образования теми же органами; и превращения в языке управляются общими законами и происходят по специфическим причинам. Эти процессы артикуляции хорошо изучены и стали частью науки о языке. Нам следует рассмотреть это подробней, не проникая в глубину вопроса, а только обозначая некую идею нашей звуковой системы как упорядоченной совокупности звуков.
Органы, которыми производятся звуки, - это легкие, гортань, часть ротовой полости до гортани. Легкие, как мехи органа, создают струю воздуха, разную по скорости и силе в зависимости от желания говорящего. Гортань – это полость, похожая на трубу, в верхнем конце трахеи с мускульным аппаратом для регулирования звука. По сторонам полости есть клапаны, способные соединиться и закрыть середину прохода, создать напряжение, заставить мускулы вибрировать; и эта вибрация вместе с воздухом является нашим ушам как звук. При обычном дыхании клапаны расслабляются, оставляя широкое треугольное отверстие для прохода воздуха. Так в гортани образуется звук разной высоты, исключая монотонность «говорящей машины». Над вибрирующим язычком существует полость – это носоглотка, и движения горла и органов ротовой полости изменяют форму и размер носоглотки, чтобы могли производиться разнообразные звуки. Краткое описание голоса таково: это слышимый поток воздуха, испускаемого легкими, на который воздействует гортань, меняя звучность и разнообразие высот, индивидуальность ему придают ротовые органы.
Подробное описание устройства голосового аппарата – работа физиологов; определение формы и строения вибраций, которые передают слышимый звук уху, принадлежит акустикам. Все, что нам необходимо здесь учесть, вполне достижимо долгим и внимательным самонаблюдением. Но нет такого человека, который мог бы претендовать на полное понимание того, что происходит в его ротовой полости, и составить последовательную схему звуков. Такое описание системы звуков английской фонетики мы попытаемся представить.
Каждая фонетическая система должна начинаться со звука а; для его производства мы откроем рот и удалим все преграды на пути потока воздуха, - этот чистейший продукт легких и горла и есть звук а. Все видоизменения этого звука путем сужения ротовой полости и будут гласными. Однако полость рта можно сузить настолько, что трение воздуха сформирует хорошо слышный элемент в произносимом звуке; этот необычный звук – фрикативный согласный. Сужение органов может привести к полному закрытию прохода воздуха, тогда получается непроизносимый согласный.
Это схематичное изложение любой фонетической системы. Она располагается между полностью открытым а и полностью закрытым непроизносимым звуком. Но есть и другие линии взаимосвязи. Теоретически непроизносимые звуки возможно образовать путем разных соединений органов по всему рту – от губ до горла; практически же таких смыканий только три: впереди – губа с губой, дающее р; небное, или гортанное, смыкание (корень языка смыкается с небом), дающее k; промежуточное между ними (кончик языка смыкается с небом перед зубами) – языковое, или зубное, смыкание, дающее t. Это те три смыкания, которые происходят при образовании звуков в английском, немецком и французском языках и в большинстве языков на земле. Такая же тенденция к тройной классификации – передней, задней и промежуточной – обнаруживается и у других звуков, так что в схеме они расставились сами собой по линии градации смыкания – от нейтрального открытого а до закрытых p , t, k. Это помогает преобразовать большое количество звуков в упорядоченную систему. Возможное количество человеческих артикуляций теоретически бесконечно, но практически оно узко ограничено; система, подобная нашей, содержит около сорока четырех звуков и является довольно богатой по сравнению с другими древними и современными языками.
Интересна связь гласного и согласного, различие которых в фонетике чрезвычайно важно, но это не означает, что они совершенно отделены друг от друга и образуют независимые системы. Нет, они стоят только на разных полюсах одной непрерывной прямой: это просто, с одной стороны, более открытые и, с другой, - более закрытые звуки фонетической системы. От их чередования и противопоставления зависит слоговой, или «членимый», характер человеческой речи: поток высказывания делится на «кусочки» использованием более закрытых звуков между более открытыми, связывая и одновременно отделяя их, придавая отчетливость, гибкость и возможность варьировать комбинации. Поток одних гласных был бы неразличим и больше походил бы на пение, чем на речь, а ряд согласных казался бы неясным и неприятным шумом, не говоря уже о том, что произносить его было бы слишком трудно.
В примитивных языках не содержалось и половины звуков нашей фонетической системы, а только a, i, u, т. е. основные гласные, а среди согласных – непроизносимые, сонорные m и n, из свистящих толькоs. L не был еще отделен от r, также как w и y от u и i . Со временем, обучаясь навыкам произношения, человеческие органы путем небольшого различия позиций органов обрели способность создавать более искусные звуки, чем умели сначала. Это не подразумевает каких-либо изменений со стороны органов произношения, просто приобретается мастерство, становящееся нормой, к которому стремятся и новые поколения говорящих.
В этом процессе также проявляется тенденция к упрощению. Совсем не значит, что новые звуки более простые, напротив, они сложнее: их трудно научиться произносить детям, и в основной массе языков они встречаются нечасто. Но в потоке речи искусного говорящего, когда органы постоянно меняют свои открытые и закрытые позиции для произнесения гласных и согласных, происходит сокращение переходов от открытия открытых звуков к закрытию закрытых – это и есть экономия, к которой органы произношения спонтанно приходят благодаря умению и практике. Это самый важный вид ассимиляционного влияния согласного и гласного друг на друга: каждый класс уподобляет себе другой; гласные становятся более звучными, согласные – более певучими. Следовательно, преобладающее направление фонетических изменений соответствует полюсам фонетической системы: непроизносимые звуки становятся фрикативными, a переходит в e и I или в o и u.
Мы назвали этот процесс ассимиляцией; на тех же основаниях может быть сгруппирована большая часть фонетических изменений, которые происходят в языке. Сочетания звуков для произнесения тех или иных форм слов допускают сжатие за счет упущенных гласных, что приводит к сближению звуков, которые не могут быть произнесены вместе без сильного мускульного напряжения; этот процесс облегчается путем уподобления их друг другу. Так, например, происходит во всех языках при сочетании глухих и звонких согласных. Здесь есть и более важное направление: количество звонких элементов (включая гласные) в связной речи преобладает над количеством глухих, ассимиляция большей частью заключается в озвончении, так как глухие превращаются в звонкие чаще, чем наоборот.
Существует также воздействие согласными на гласные, с которыми они вступают в связь; есть также случаи спорадические и сомнительные. Влияние гласных на другие гласные, даже если они отделены согласными, более важно и приводит к некоторым интересным явлениям. Различие между man и men раньше было в присутствии гласного i в окончании множественного числа, на который влиял предыдущий гласный. В исландском языке это ясно проиллюстрировано формами degi и dogum из dagr. Если ассимиляция – лидирующий процесс в адаптации звуков, то его противоположность – диссимиляция – малоизвестна и зачастую избегается посредством подмены одного из звуков.
Не только сочетающиеся части слов, но и отдельные слова влияют одно на другое, что особенно выражается в их конечных элементах. Так, опыт показывает, что «открытый слог» заканчивается открытым, или гласным, звуком, что, конечно, более «естественно» для органов, чем закрытый слог, заканчивающийся согласным. Трудно говорить по-английски, выделяя каждый согласный (исключая zh) на конце слова или перед другим согласным на конце слога; а полинезийские диалекты, например, нигде не используют группы согласных и каждое слово заканчивают гласным; литературный китайский не имеет конечных согласных, кроме сонорных; в санскрите только шесть согласных и группами они не используются; итальянский редко ставит согласный в конце.
Однако принцип упрощения проявляется не только в ассимиляции. Часто язык не принимает один или группу особенных звуков и старается избавиться от них, превращая во что-нибудь другое. Мы находим такой пример в старом английском звуке h (cniht). Большинство языков, родственных нашему, избавляются от древних придыхательных непроизносимых звуков, заменяя их обычными непроизносимыми. В данной области фонетических изменений возникает много любопытных случаев и нелепостей. Еще более запутанными являются случаи взаимной замены двух звуков, например, взаимообмен глухих и звонких в армянском (Dikran на Tigranes). Фонетика еще недостаточно развита, чтобы легко объяснить подобные факты, но уже попытка объяснения этих явлений лучше, чем игнорирование существующих трудностей.
Следует заметить, что возможности ученых проникнуть в эти факты и привлечь к ним внимание очень ограничены. Всегда есть элемент в лингвистических изменениях, который не поддается научному рассмотрению: действие по воле человека. Эта работа задается совершенно непредсказуемыми побуждениями и привычками, которые не поддаются оценке. Задача ученого – подмечать факты, устанавливать связь между более поздним и более ранним, учесть это изменение и показать, какие тенденции и в какой форме могут дать тот или иной результат. Истинная причина данных фонетических изменений могла быть обусловлена волей сообщества, у которого были свои мотивы произвести подобные изменения.
При фонетических изменениях случается так много искажений слов, что даже появился термин «фонетическое разрушение». В стремлении к упрощению некий элемент речи сначала обособлялся, затем исключался из речи и разрушался. Но если язык сохранился в оригинальном простом состоянии, то сфера фонетических изменений в нем сильно ограничена и все действия не будут настолько разрушительными.
Существует еще один вид изменений, очень разных по характеру, когда некоторые исключительные или аномальные явления были преобразованы в преобладающую норму. От формальных отличий формы множественного числа и формы единственного числа люди не собирались отказываться. Один из таких признаков – s - продолжали применять даже там, где он до этого не использовался, и процесс, однажды начавшийся, набрал силы, и этот элемент стал применяться со всеми существительными языка. Так же и с глаголами (формы, подобные love/loved). Дети всегда ошибаются в этом, говоря gooder, badder, mans, foots, goed и comed.
Данный принцип часто помогает в объяснении процессов образования языка на ранней стадии. Сила аналогии фактически одна из наиболее мощных в истории языка; создавая целые группы таких форм, язык может менять свои границы.